Просмотр полной версии : Художественные произведения для Соционического театра
Здесь всякие разные отрывки о типичном поведении Психотипов... Сказки, мировая классика и т.д.
ЕСЕНИН – ЛИРИЧКА - АССОЛЬ
Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. -- "Зачем вы приехали? Кого вы ищете?" -- спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки. -- "Здравствуй, Ассоль! -- скажет он. -- Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем
так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали". Он
посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в
блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба,
чтобы поздравить тебя с приездом.
Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь
между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкалу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке.
В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной прекрасной неправильности. Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая -- живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое. Она
знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл иного порядка. Нечто подобное тому, видела она еще сверх видимого. Без этих тихих
завоеваний все просто понятное было чуждо ее душе. Она умела и любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путем своеобразного вдохновения она делала на каждом шагу множество эфирнотонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло. Иногда -- и это продолжалось ряд дней -- она даже перерождалась; физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка, и все, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на
морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были для нее счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния.
В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и простоты. Над ней посмеивались, говоря:
-- "Она тронутая, не в себе"; она привыкла и к этой боли; девушке случалось даже переносить оскорбления, после чего ее грудь ныла, как от удара. Как женщина, она была непопулярна в Каперне, однако многие подозревали, хотя дико и смутно, что ей дано больше прочих -- лишь на другом языке. Меж тем, как ее голова мурлыкала песенку жизни, маленькие руки работали прилежно и ловко. Хотя отец не возвращался, она не беспокоилась об отце. Последнее время он довольно часто уплывал ночью ловить рыбу или просто проветриться.
Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится. В
этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: -- "Здравствуй, бог!", а вечером: -- "Прощай, бог!".
По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно
достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его
положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным
теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением
гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина,
ютясь и питаясь по обстоятельствам.
Кончив шить, Ассоль сложила работу на угловой столик, разделась и
улеглась. Она скоро заметила, что нет сонливости;
сознание было ясно, как в разгаре дня, даже тьма казалась искусственной, тело, как и сознание, чувствовалось легким, дневным. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее.
Она выпорхнула босиком на дорогу, выбралась, перепачкав ноги землей, к обрыву над морем и встала на краю обрыва, задыхаясь от поспешной ходьбы. Глубокая непобедимая вера, ликуя, пенилась и шумела в ней. Она разбрасывала ее взглядом за горизонт, откуда легким шумом береговой волны возвращалась она обратно, гордая чистотой полета. На черной дали легла уже трепетная снежная белизна; пена блестела, и багровый разрыв, вспыхнув средь золотой нити, бросил по океану, к ногам Ассоль, алую рябь. Она села, подобрав ноги, с руками вокруг колен. Внимательно наклоняясь
к морю, смотрела она на горизонт большими глазами, в которых не осталось уже ничего взрослого, -- глазами ребенка. Все, чего она ждала так долго и горячо, делалось там -- на краю света. Она видела в стране далеких пучин подводный холм; от поверхности его струились вверх вьющиеся растения; среди их круглых листьев, пронизанных у края стеблем, сияли причудливые цветы.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула -- по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений.
Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев
ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о себе, но считая его не более, как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана.
На ее пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как на чужом, -- своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой. румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее "да". Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.
ДОН КИХОТ – ИСКАТЕЛЬНИЦА – АЛИСА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ
Я даже сказать тебе не могу, как часто Алиса повторяла эту фразу! Не далее как вчера у нее вышел долгий спор с сестрой; Алиса ей сказала: "Давай играть, как будто мы - короли и королевы", - а сестра, которая во всем любит точность, заявила, что это невозможно, потому что их только двое. В конце концов Алисе пришлось уступить. "Ну хорошо, - сказала она, - ты будешь одним королем-и-королевой, а _я_ всеми остальными королями и королевами сразу!" А однажды она до смерти напугала свою старую няньку, крикнув ей прямо в ухо: "Няня, давай играть, как будто я голодная гиена, а ты - кость!"
Но мы отвлеклись. Итак, Алиса сказала Китти:
- Китти, миленькая, давай играть, как будто ты Черная Королева! Знаешь, если ты сядешь на задние лапки, а передние прижмешь к груди, то будешь совсем как Черная Королева. Ну-ка, попробуй, душечка!
И Алиса сняла со стола Черную Королеву и поставила ее перед Китти, чтобы та видела, кому подражать. Но из этой затеи ничего не вышло - в основном потому, что, если верить Алисе, Китти ни за что не желала поднять как следует лапки. Тогда в наказание Алиса поднесла ее к Зеркалу над камином - пусть видит, какой у нее хмурый вид.
- Знаешь, Китти, если ты помолчишь хоть минутку, - продолжала Алиса, - и послушаешь меня, я тебе расскажу все, что знаю про Зазеркальный дом. Во-первых, там есть вот эта комната, которая начинается прямо за стеклом. Она совсем такая же, как наша гостиная, Китти, только все там наоборот! {c} Когда я залезаю на стул и смотрю в Зеркало, она видна мне вся, кроме камина. Ах, как бы мне хотелось его увидеть! Мне так интересно узнать, топят они зимой камин или нет. А книжки там очень похожи на наши - только слова написаны задом наперед. Я это точно знаю, потому что однажды я показала им нашу книжку, а они показали мне свою! Ах, Китти, как бы мне хотелось попасть в Зазеркалье! Там, должно быть, столько всяких чудес! Давай играть, будто мы туда можем пройти! Вдруг стекло станет тонким, как паутинка, и мы шагнем сквозь него! Посмотри-ка, оно, и правда, тает, как туман. Пройти сквозь него теперь совсем не трудно...
Тут Алиса оказалась на каминной полке, хоть и сама не заметила, как она туда попала. А зеркало, и точно, стало _таять_, словно серебристый туман поутру. Через миг Алиса прошла сквозь зеркало и легко спрыгнула в Зазеркалье.
Она осмотрелась и тут же заметила, что комната на деле совсем не такая обыкновенная и скучная, какой казалась из-за Зеркала. Портреты на стене возле камина были живые и о чем-то шептались, а круглые часы, стоявшие на каминной полке (раньше Алиса видела их только сзади), улыбнулись ей.
- Если я поднимусь на тот холмик, я увижу сразу весь сад, - подумала Алиса. - А вот и тропинка, она ведет прямо наверх... Нет, _совсем не прямо_... Как она кружит! Прямо штопор, а не тропинка! Поворот - сейчас будем наверху_! Ах, нет, опять она повернула вниз! Так я снова попаду прямо к дому! Пойду-ка я назад!
И она повернула назад. Но, куда бы она ни шла, где бы ни сворачивала, всякий раз, хоть убей, она выходила снова к дому. А раз, сделав крутой поворот, она уперлась носом прямо в стену.
- Нечего меня уговаривать, - сказала Алиса, обращаясь к дому, словно он с нею спорил. - Мне еще _рано_ возвращаться! Я знаю, что в конце концов мне придется снова уйти домой через Зеркало, и тогда все мои приключения кончатся!
Тут она решительно повернулась к дому спиной и снова пошла по тропинке дав себе слово никуда не сворачивать, пока не доберется до холма. Сначала все было хорошо, и она уже было подумала, что на этот раз ей _удастся_ все же подняться наверх, как вдруг тропинка изогнулась, вздыбилась - и в тот же миг Алиса оказалась прямо на пороге дома.
- Опять этот дом! Как он мне надоел! - вскричала Алиса. - Так и лезет под ноги!
А холм был совсем рядом - ну прямо рукой подать. Делать нечего, Алиса вздохнула и снова отправилась в путь.
Алиса радостно оглянулась - и увидела Черную Королеву.
- Пойду-ка я к ней навстречу, - сказала Алиса. Она направилась прямо к Королеве. К своему удивлению, она тут же потеряла ее из виду и снова оказалась у порога дома.
В сердцах она отступила назад, огляделась по сторонам в поисках Королевы, которую наконец увидала вдали, и подумала: не пойти ли на этот раз в противоположном направлении?
Все вышло как нельзя лучше. Не прошло и минуты, как она столкнулась с Королевой у подножья холма, куда раньше никак не могла подойти.
- А ты здесь откуда? - спросила Королева. - И куда это ты направляешься? Смотри мне в глаза! Отвечай вежливо! И не верти пальцами! {e}
Алиса послушно посмотрела ей в глаза и постаралась объяснить, что сбилась с дороги, но теперь понимает свою ошибку и собирается продолжить свой путь.
- _Твой_ путь? - переспросила Королева. - Не знаю, что ты хочешь этим сказать! Здесь все пути _мои_!
Внезапно смягчившись, она прибавила:
- Но скажи мне, зачем ты сюда пришла? Пока думаешь, что сказать, - делай реверанс!! Это экономит время.
Алиса немного удивилась, но Королева внушала ей такое почтение, что возражать она не посмела.
- Ну вот, теперь отвечай! - сказала Королева, посмотрев на часы. - Когда говоришь, открывай рот _немного шире_ и не забывай прибавлять: "Ваше Величество"!
- Я просто хотела взглянуть на сад, Ваше Величество...
- Понятно, - сказала Королева и погладила Алису по голове, что не доставило той ни малейшего удовольствия. Оглядевшись, Королева прибавила:
- Разве это сад? _Видала_ я такие сады, рядом с которыми этот - просто заброшенный пустырь!
Алиса не осмелилась ей перечить и продолжала:
- А еще я хотела подняться на вершину холма...
- Разве это холм? - перебила ее Королева. - _Видала_ я такие холмы, рядом с которыми этот - просто равнина!
- Ну, нет! - сказала вдруг Алиса и сама удивилась, как это она решается возражать Королеве. - Холм _никак_ не может быть равниной. Это уж совсем чепуха!
- Разве это чепуха? - сказала Королева и затрясла головой. - _Слыхала_ я такую чепуху, рядом с которой эта разумна, как толковый словарь! {f}
Тут Алиса снова сделала реверанс, потому что по голосу Королевы ей показалось, что та все-таки _немного_ обиделась. Они молча пошли дальше и, наконец, поднялись на вершину холма.
Несколько минут Алиса стояла, не говоря ни слова, - только глядела на раскинувшуюся у ее ног страну. Это была удивительная страна. Поперек бежали прямые ручейки, а аккуратные живые изгороди делили пространство между ручейками на равные квадраты.
- По-моему, Зазеркалье страшно похоже на шахматную доску, - сказала наконец Алиса. - Только фигур почему-то не видно... А, впрочем, вот и они! - радостно закричала она, и сердце громко забилось у нее в груди.
- Здесь играют в шахматы! Весь этот мир - шахматы! Это одна большая-пребольшая партия. Ой, как интересно! И как бы мне _хотелось_, чтобы меня приняли в эту игру! Я даже согласна быть Пешкой, только бы меня взяли... Хотя, конечно, больше всего мне бы хотелось быть Королевой!
Она робко покосилась на настоящую Королеву, но та только милостиво улыбнулась и сказала:
- Это легко можно устроить. Если хочешь, становись Белой Королевской Пешкой. Крошка Лили еще слишком мала для игры! {h} К тому же ты сейчас стоишь как раз на второй линии. Доберешься до восьмой, станешь Королевой...
Тут почему-то Алиса и Королева бросились бежать.
Позже, когда Алиса размышляла об этом дне, она никак не могла понять, как это случилось; она только помнила, что они бежали, крепко взявшись за руки, и Королева все время только кричала:
- Быстрее! Быстрее!
Алиса чувствовала, что быстрее бежать она не может, но она задыхалась и не могла этого сказать.
ДРАЙЗЕР – ХРАНИТЕЛЬНИЦА - ГЕРДА
Тут олень рассказал историю Герды Финке.
- Ты такая мудрая женщина! - сказал олень. - Я знаю, что ты можешь
связать одной ниткой все четыре ветра. Не изготовишь ли ты для девочки такого питья, которое бы дало ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она одолела Снежную королеву!
- Силу двенадцати богатырей! - сказала финка. - Не у нас занимать ей силу! Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь разве, как велика ее сила? Не видишь, что ей служат и люди и животные? Ведь она босая обошла полсвета! Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и извлечь из сердца Кая осколки, то мы и подавно ей не поможем! Отнеси девочку к Снежной королеве и не мешкая, возвращайся обратно!
С этими словами финка подсадила Герду на спину оленя, и тот бросился бежать со всех ног пока не добежал до куста с красными ягодами; тут он спустил девочку, поцеловал ее в самые губы, и из глаз его покатились крупные блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад. Бедная девочка осталась одна-одинешенька, на трескучем морозе, без башмаков, без рукавиц. Она побежала вперед что было мочи; навстречу ей несся целый полк снежных хлопьев, но они не падали с неба - небо было совсем ясное, и на нем пылало северное сияние, - нет, они бежали по земле прямо на Герду и, по мере приближения, становились все крупнее и крупнее. Это были передовые отряды войска Снежной королевы. Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие -стоголовых змей, третьи - толстых медвежат с взъерошенною шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.
Герда начала читать "Отче наш"; было так холодно, что дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман. Туман этот все сгущался и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие, светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на головах. Число их все прибывало, и когда Герда окончила молитву, вокруг нее образовался уже целый легион. Ангелы приняли снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячи снежинок. Герда могла теперь смело идти вперед.
Стены чертогов Снежной королевы намела метель, окна и двери проделали
буйные ветры. Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его стало куском льда. Кай складывал разные затейливые фигуры из льдин, и это называлось "ледяной игрой разума".
В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их - занятием первой важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала! Кай смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на одном месте - такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он замерз. В это-то время в огромные ворота, проделанные буйными ветрами, входила Герда. Она прочла вечернюю молитву, и ветры улеглись, точно заснули. Она свободно вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая. Девочка сейчас же узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
- Кай, милый мой Каи! Наконец-то я нашла тебя!
Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили его ледяную кору и расплавили осколок.
Кай вдруг залился слезами и плакал так долго и так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и очень обрадовался.
- Герда! Милая моя Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я
сам? - И он оглянулся вокруг. - Как здесь холодно, пустынно!
И он крепко прижался к Герде. Она смеялась и плакала от радости. Да, радость была такая, что даже льдины пустились в пляс. Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зацвели розами, поцеловала его в глаза, и они заблистали, как ее глаза; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым. Кай с Гердой рука об руку вышли из пустынных ледяных чертогов; они шли и говорили о бабушке, о своих розах, и на пути их стихали буйные ветры, проглядывало солнышко.
МАКСИМ- ИНСПЕКТОРША – МАЛЬВИНА
ДЕВОЧКА С ГОЛУБЫМИ ВОЛОСАМИ ХОЧЕТ ВОСПИТЫВАТЬ БУРАТИНО
Наутро Буратино проснулся веселый и здоровый как ни в чем не бывало. Девочка с голубыми волосами ждала его в саду, сидя за маленьким столом, накрытым кукольной посудой, ее лицо было свежевымыто, на вздернутом носике и щеках --цветочная пыльца. Ожидая Буратино, она с досадой отмахивалась от надоевших бабочек:
-- Да ну вас, в самом деле...
Оглянула деревянного мальчишку с головы до ног, поморщилась. Велела ему сесть за стол и налила в крошечную чашечку какао. Буратино сел за стол, подвернул под себя ногу. Миндальные пирожные он запихивал в рот целиком и глотал не жуя. Тогда девочка сказала ему строго:
-- Вытащите из-под себя ногу и опустите ее под стол. Не ешьте руками, для этого есть ложки и вилки.
От возмущения она хлопала ресницами.
-- Кто вас воспитывает, скажите, пожалуйста?
-- Когда папа Карло воспитывает, а когда никто.
-- Теперь я займусь вашим воспитанием, будьте покойны.
"Вот так влип!" -- подумал Буратино. Наконец мучительный завтрак окончился. Девочка велела ему вытереть с носа какао. Оправила складочки и бантики на платье, взяла Буратино за руку и повела в дом заниматься воспитанием.
-- Снимите ваши лохмотья, вам дадут приличную куртку и штанишки, -- сказала девочка.
-- Теперь сядьте, положите руки перед собой. Не горбитесь, -- сказала девочка и взяла кусочек мела. -- Мы займемся арифметикой... У вас в кармане два яблока...
Буратино хитро подмигнул:
-- Врете, ни одного...
-- Я говорю, - терпеливо повторила девочка, - предположим, что у вас в кармане два яблока. Некто взял у вас одно яблоко. Сколько у вас осталось яблок?
-- Два.
-- Подумайте хорошенько.
Буратино сморщился, -- так здорово подумал.
-- Два...
-- Почему?
-- Я же не отдам Некту яблоко, хоть он дерись!
-- У вас нет никаких способностей к математике, -- с огорчением сказала девочка. -- Займемся диктантом. Она подняла к потолку хорошенькие глаза.
-- Пишите: "А роза упала на лапу Азора". Написали? Теперь прочтите эту волшебную фразу наоборот.
Нам уже известно, что Буратино никогда даже не видел пера и чернильницы. Девочка сказала: "Пишите", -- и он сейчас же сунул в чернильницу свой нос и страшно испугался, когда с носа на бумагу упала чернильная клякса. Девочка всплеснула руками, у нее даже брызнули слезы.
-- Вы гадкий шалун, вы должны быть наказаны! Артемон, отведи Буратино в темный чулан!
Девочка, бросившись на кукольную кружевную кровать, зарыдала оттого, что ей пришлось поступить так жестоко с деревянным мальчиком. Но если уж взялась за воспитание, дело нужно довести до конца. Буратино ворчал в темном чулане:
--
Вот
дура девчонка... Нашлась воспитательница, подумаешь... У самой фарфоровая голова, туловище, ватой набитое... Разве так воспитывают детей?.. Это мученье, а не воспитание... Так не сиди да так не ешь... Ребенок, может, еще букваря не освоил, -- она сразу за чернильницу хватается...
Когда добрались до того берега озера, благородный Артемон начал скулить и хромать на все лапы. Надо было сделать привал, чтобы перевязать ему раны. Под огромными корнями сосны, растущей на каменистом пригорке, увидели пещеру.
Буратино сказал:
-- Мальвина, слетай-ка, набери веток для костра.
Мальвина с укоризной взглянула на Буратино, пожала плечиком -- и принесла несколько сухих стебельков.
Буратино сказал:
-- Вот наказание с этими, хорошо воспитанными...
Сам принес воды, сам набрал веток и сосновых шишек, сам развел у входа в пещеру костер, такой шумный, что закачались ветви на высокой сосне... Сам сварил какао на воде.
-- Живо! Садись завтракать...
Мальвина все это время молчала, поджав губы. Но теперь она сказала очень твердо, взрослым голосом:
-- Не думайте, Буратино, что если вы дрались с собаками и победили, спасли нас от Карабаса Барабаса и в дальнейшем вели себя мужественно, то вас это избавляет от необходимости мыть руки и чистить зубы перед едой...
Буратино так и сел: -- вот тебе раз! -- выпучил глаза на девчонку с железным характером.
Мальвина вышла из пещеры и хлопнула в ладоши:
-- Бабочки, гусеницы, жуки, жабы...
Не прошло минуты -- прилетели большие бабочки, испачканные цветочной пыльцой. Приползли гусеницы и угрюмые навозные жуки. На животах пришлепали жабы...
Бабочки, вздыхая крыльями, сели на стены пещеры, чтобы внутри было красиво и обсыпавшаяся земля не попадала в кушанье.
Навозные жуки скатывали в шарики весь мусор на полу пещеры и выкидывали их прочь.
Жирная белая гусеница вползла на голову Буратино и, свесившись с его носа, выдавила немного пасты ему на зубы. Хочешь не хочешь, пришлось их почистить.
Другая гусеница почистила зубы Пьеро.
Появился заспанный барсук, похожий на мохнатого поросенка... Он брал лапой коричневых гусениц, выдавливал из них коричневую пасту на обувь и хвостом отлично вычистил все три пары башмаков -- у Мальвины, Буратино и Пьеро. Почистиk и ушел вперевалку. Буратино и Пьеро -- хочешь не хочешь -- вымыли руки и даже шею. Мальвина разрешила сесть завтракать.
После завтрака, смахнув крошки с колен, она сказала:
-- Буратино, мой друг, в прошлый раз мы с вами остановились на диктанте. Продолжим урок...
Буратино захотелось выскочить из пещеры -- куда глаза глядят. Но нельзя же было бросить беспомощных товарищей и больную собаку! Он проворчал:
-- Письменных принадлежностей не взяли...
-- Неправда, взяли, -- простонал Артемон. Дополз до узла, зубами развязал его и вытащил пузырек с чернилами, пенал, тетрадь и даже маленький глобус.
-- Не держите вставочку судорожно и слишком близко к перу, иначе вы испачкаете пальцы в чернилах, -- сказала Мальвина. Подняла хорошенькие глаза к потолку пещеры на бабочек и...
В это время послышался хруст веток, грубые голоса, -- мимо пещеры прошли продавец лечебных пиявок Дуремар и волочащий ноги Карабас Барабас.
ГЕКСЛИ – СОВЕТЧИК - ТОМ СОЙЕР
Наступило субботнее утро, и все в летнем мире дышало свежестью, сияло и кипело жизнью. В каждом сердце звучала музыка, а если это сердце было молодо, то песня рвалась с губ. Радость была на каждом лице, и весна — в походке каждого.
Том появился на тротуаре с ведром известки и длинной кистью в руках. Он оглядел забор, и всякая радость отлетела от него, а дух погрузился в глубочайшую тоску. Тридцать ярдов дощатого забора в девять футов вышиной! Жизнь показалась ему пустой, а существование — тяжким бременем. Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по верхней доске забора, повторил эту операцию, проделал ее снова, сравнил ничтожную выбеленную полоску с необозримым материком некрашеного забора и уселся на загородку под дерево в полном унынии.
Он начал думать о том, как весело рассчитывал провести этот день, и скорбь его умножилась. Скоро другие мальчики пойдут из дому в разные интересные места и поднимут Тома на смех за то, что его заставили работать, — одна эта мысль жгла его, как огнем. Он вынул из кармана все свои сокровища и произвел им смотр: ломаные игрушки, шарики, всякая дрянь, — может, годится на обмен, но едва ли годится на то, чтобы купить себе хотя бы один час полной свободы. И Том опять убрал в карман свои тощие капиталы, оставив всякую мысль о том, чтобы подкупить мальчиков. Но в эту мрачную и безнадежную минуту его вдруг осенило вдохновение. Не более и не менее как настоящее ослепительное вдохновение!
Он взялся за кисть и продолжал не торопясь работать. Скоро из-за угла показался Бен Роджерс — тот самый мальчик, чьих насмешек Том боялся больше всего на свете. Походка у Бена была легкая, подпрыгивающая — верное доказательство того, что и на сердце у него легко и от жизни он ждет только самого лучшего. Он жевал яблоко и время от времени издавал протяжный, мелодичный гудок, потому что Бен изображал собой пароход.
— Стоп, правый борт! Тинь-линь-линь! Стоп, левый борт! Малый ход! Стоп, машина! Самый малый! Тинь-линь-линь! Чу-у-у! Отдай концы! Живей! Ну, где же у вас канат, чего копаетесь? Зачаливай за сваю! Так, так, теперь отпусти! Машина стала, сэр! Тинь-линь-линь! Шт-шт-шт! (Это пароход выпускал пары.)
Том по-прежнему белил забор, не обращая на пароход никакого внимания. Он рассматривал свой последний мазок глазами художника, потом еще раз осторожно провел кистью по забору и отступил, любуясь результатами. Бен подошел и стал рядом с ним:
— Что, старик, работать приходится, а?
— Чего ты называешь работой?
— А это, по-твоему, не работа, что ли?
Том снова принялся белить и ответил небрежно:
— Что ж, может, работа, а может, и не работа. Я знаю только одно, что Тому Сойеру она по душе.
— Да брось ты, уж будто бы тебе так нравится белить!
Кисть все так же равномерно двигалась по забору.
— Нравится? А почему же нет? Небось не каждый день нашему брату достается белить забор.
После этого все дело представилось в новом свете. Бен перестал жевать яблоко. Том осторожно водил кистью взад и вперед, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться результатом, добавлял мазок, другой, опять любовался результатом, а Бен следил за каждым его движением, проявляя все больше и больше интереса к делу. Вдруг он сказал:
— Слушай, Том, дай мне побелить немножко.
Том задумался и сначала как будто готов был согласиться, а потом вдруг передумал.
— Нет, Бен, все равно ничего не выйдет. Тетя Полли прямо трясется над этим забором; понимаешь, он выходит на улицу, — если б это была та сторона, что во двор, она бы слова не сказала, да и я тоже. Она прямо трясется над этим забором. Его знаешь как надо белить? По-моему, разве один мальчик из тысячи, а то и из двух тысяч сумеет выбелить его как следует.
— Да что ты? Слушай, пусти хоть попробовать, хоть чуть-чуть. Том, я бы тебя пустил, если б ты был на моем месте.
— Бен, я бы с радостью, честное индейское! Да ведь как быть с тетей Полли? Ну-ка, возьмешься ты белить забор, а вдруг что-нибудь…
— Да что ты, Том, я же буду стараться. Ну пусти, я попробую. Слушай, я тебе дам серединку от яблока. Я все яблоко тебе отдам!
Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно, зато с ликованием в душе. И пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился в поте лица на солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев. За ними дело не стало. Мальчики ежеминутно пробегали по улице; они подходили, чтобы посмеяться над Томом, — и оставались белить забор. Когда Бен выдохся, Том продал следующую очередь Билли Фишеру за подержанного бумажного змея, а когда тот устал белить, Джонни Миллер купил очередь за дохлую крысу с веревочкой, чтобы удобней было вертеть, и т.д. и т.д., час за часом. К середине дня из бедного мальчика, близкого к нищете, Том стал богачом и буквально утопал в роскоши. Кроме уже перечисленных богатств, у него имелось: двенадцать шариков, сломанная губная гармоника, осколок синего бутылочного стекла, чтобы глядеть сквозь него, пустая катушка, ключ, который ничего не отпирал, кусок мела, хрустальная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки, черенок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная рама. Том отлично провел все это время, ничего не делая и веселясь, а забор был покрыт известкой в три слоя! Если б у него не кончилась известка, он разорил бы всех мальчишек в городе.
Том подумал, что жить на свете не так уж плохо. Сам того не подозревая, он открыл великий закон, управляющий человеческими действиями, а именно: для того чтобы мальчику или взрослому захотелось чего-нибудь, нужно только одно — чтобы этого было нелегко добиться. Том раздумывал еще некоторое время над той существенной переменой, какая произошла в его обстоятельствах, а потом отправился с донесением в главный штаб.
ЦЕЗАРЬ – НЕФОРМАЛЬНЫЙ ЛИДЕР - ЧИППОЛИНО
КАК ЧИПОЛЛИНО ЗАСТАВИЛ ЗАПЛАКАТЬ КАВАЛЕРА ПОМИДОРА
Чиполлино еще не успел расспросить, что такое здесь творится, как облако пыли с треском и грохотом прокатилось по деревне и остановилось у самого домика кума Тыквы. В середине облака оказалась карета, которую тянула четверка лошадей. Из кареты, пыхтя и отдуваясь, вылез толстяк, одетый во все зеленое. Его красные, пухлые, надутые щеки, казалось, вот-вот лопнут, как перезрелый помидор. Это и был кавалер Помидор, управитель и эконом богатых помещиц -- графинь Вишен. Сначала кавалер Помидор только смотрел на кума Тыкву. Смотрел долго и пристально, зловеще покачивая головой и не говоря ни слова. А бедный кум Тыква рад был в эту минуту провалиться сквозь землю вместе со своим крошечным домиком.
-- Злодей! -- вдруг закричал синьор Помидор. -- Разбойник! Вор! Мятежник! Бунтовщик! Ты построил этот дворец на земле, которая принадлежит графиням Вишням. Вот я тебе покажу!
-- Ваша милость, -- взмолился кум Тыква, -- уверяю вас, что у меня было разрешение на постройку домика! Мне его дал когда-то сам синьор граф Вишня!
-- Граф Вишня умер тридцать лет тому назад -- мир его праху! -- а теперь земля принадлежит двум благополучно здравствующим графиням. Поэтому убирайся отсюда вон без всяких разговоров! Остальное тебе разъяснит адвокат... Эй, Горошек, где вы тут? Живо!
-- Я здесь, ваша милость, к вашим услугам... -- пролепетал синьор Горошек, низко кланяясь и зеленея от страха.
-- Эй, как вас там, скажите-ка этому бездельнику Тыкве, что, по законам королевства, он должен немедленно убираться отсюда прочь. Адвокат вы или нет?
-- О да, ваша милость, специалист по гражданскому, уголовному, а также и каноническому праву. С дипломом и званием...
-- Ну, ежели с дипломом и званием, так, стало быть, вы подтвердите, что я прав. А затем можете убираться восвояси.
-- Да-да, синьор кавалер, как вам будет угодно!.. -- И синьор адвокат, не заставляя себя просить дважды, ускользнул прочь быстро и незаметно, как мышиный хвост.
-- Ну что, ты слышал, что сказал адвокат? -- спросил Помидор кума Тыкву.
-- Да ведь он ровно ничего не сказал! -- послышался чей-то голос.
-- Как? Ты осмеливаешься еще спорить со мною, несчастный?
-- Ваша милость, я и рта не открывал... -- пролепетал кум Тыква.
-- А кто же, если не ты? -- И кавалер Помидор с угрожающим видом осмотрелся вокруг.
-- Мошенник! Плут! -- снова послышался тот же голос.
-- Кто это говорит? Кто? Наверно, этот старый мятежник, мастер Виноградинка! -- решил кавалер Помидор. -- Но погодите: придет и ваш черед. Посмотрим, кто будет смеяться последним!
-- А еще раньше придет твой черед, синьор Помидор! Ох, лопнешь ты скоро, непременно лопнешь!
Слова эти произнес не кто иной, как Чиполлино. Засунув руки в карманы, он так спокойно и уверенно подошел к грозному кавалеру Помидору, что тому и в голову не пришло, что правду в глаза осмелился ему высказать этот жалкий мальчуган, этот маленький бродяга.
-- А ты откуда взялся? Почему не на работе?
-- Я еще не работаю, -- ответил Чиполлино. -- Я пока только учусь.
-- А что ты изучаешь?
-- Я изучаю мошенников, ваша милость. Как раз сейчас передо мной стоит один из них, и я ни за что не упущу случая изучить его как следует.
-- Ах, ты изучаешь мошенников? Это любопытно. Впрочем, в этой деревне все мошенники. Если ты нашел нового, покажика мне его.
-- С удовольствием, ваша милость, -- ответил Чиполлино, лукаво подмигнув.
Тут он поглубже засунул руку в левый карман и вытащил оттуда маленькое зеркальце, которым он обычно пускал солнечных зайчиков. Подойдя совсем близко к синьору Помидору, Чиполлино повертел зеркальцем перед самым его носом:
-- Вот он, этот мошенник, ваша милость. Если вам угодно, посмотрите-ка на него хорошенько. Узнаете?
Кавалер Помидор не удержался от искушения и одним глазом посмотрел в зеркальце. Неизвестно, что он надеялся там увидеть, но, конечно, увидел только свою собственную красную, как огонь, физиономию со злыми маленькими глазками и широким ртом, похожим на прорезь копилки. Тут-то синьор Помидор наконец понял, что Чиполлино попросту издевается над ним. Ну и взбесился же он! Весь побагровев, он вцепился обеими руками Чиполлино в волосы.
-- Ой-ой-ой! -- закричал Чиполлино, не теряя присущей ему веселости. -- Ах, как силен этот мошенник, которого вы увидели в моем зеркальце! Уверяю вас, он один стоит целой шайки разбойников!
-- Я покажу тебе, плут!.. -- заорал кавалер Помидор и так сильно дернул Чиполлино за волосы, что одна прядь осталась у него в руках. Но тут случилось то, что и должно было случиться.
Вырвав у Чиполлино прядь луковых волос, грозный кавалер Помидор вдруг почувствовал едкую горечь в глазах и в носу. Он чихнул разок-другой, а потом слезы брызнули у него из глаз, как фонтан. Даже как два фонтана. Струйки, ручьи, реки слез текли по обеим его щекам так обильно, что залили всю улицу, словно по ней прошелся дворник со шлангом. То, что с ним произошло, так напугало его, что он вскочил в карету, хлестнул лошадей и умчался прочь.
Чиполлино покатывался со смеху, а кум Тыква только утирал пот со лба. Двери и окна начали понемножку открываться во всех домах. Мастер Виноградинка распахнул настежь свою калитку и выскочил на улицу, ожесточенно почесывая затылок шилом.
-- Клянусь всей дратвой в мире, -- воскликнул он, -- наконец-то нашелся парнишка, который заставил плакать кавалера Помидора!.. Откуда ты взялся мальчик?
ДОН КИХОТ – ИСКАТЕЛЬ И ДЮМА - ПОСРЕДНИК – САНЧО ПАНСА
О славной победе, одержанной доблестным Дон Кихотом в страшной и доселе неслыханной битве с ветряными мельницами
Тут глазам их открылось не то тридцать, не то сорок ветряных мельниц, стоявших среди поля, и как скоро увидел их Дон Кихот, то обратился к своему оруженосцу с такими словами:
- Судьба руководит нами как нельзя лучше. Посмотри, друг Санчо Панса: вон там виднеются тридцать, если не больше, чудовищных великанов, - я намерен вступить с ними в бой и перебить их всех до единого, трофеи же, которые нам достанутся, явятся основою нашего благосостояния. Это война справедливая: стереть дурное семя с лица земли - значит верой и правдой послужить богу.
- Где вы видите великанов? - спросил Санчо Панса.
- Да вон они, с громадными руками, - отвечал его господин. - У некоторых из них длина рук достигает почти двух миль.
- Помилуйте, сеньор, - возразил Санчо, - то, что там виднеется, вовсе не великаны, а ветряные мельницы; то же, что вы принимаете за их руки, - это крылья: они кружатся от ветра и приводят в движение мельничные жернова.
- Сейчас видно неопытного искателя приключений, - заметил Дон Кихот, - это великаны. И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись, а я тем временем вступлю с ними в жестокий и неравный бой.
С последним словом, не внемля голосу Санчо, который предупреждал его, что не с великанами едет он сражаться, а, вне всякого сомнения, с ветряными мельницами, Дон Кихот дал Росинанту шпоры. Он был совершенно уверен, что это великаны, а потому, не обращая внимания на крики оруженосца и не видя, что перед ним, хотя находился совсем близко от мельниц, громко восклицал:
- Стойте, трусливые и подлые твари! Ведь на вас нападает только один рыцарь.
В это время подул легкий ветерок, и, заметив, что огромные крылья мельниц начинают кружиться, Дон Кихот воскликнул:
- Машите, машите руками! Если б у вас их было больше, чем у великана Бриарея {1}, и тогда пришлось бы вам поплатиться!
Сказавши это, он всецело отдался под покровительство госпожи своей Дульсинеи, обратился к ней с мольбою помочь ему выдержать столь тяжкое испытание и, заградившись щитом и пустив Росинанта в галоп, вонзил копье в крыло ближайшей мельницы; но в это время ветер с такой бешеной силой повернул крыло, что от копья остались одни щепки, а крыло, подхватив и коня и всадника, оказавшегося в весьма жалком положении, сбросило Дон Кихота на землю. На помощь ему во весь ослиный мах поскакал Санчо Панса и, приблизившись, удостоверился, что господин его не может, пошевелиться - так тяжело упал он с Росинанта.
- Ах ты, господи! - воскликнул Санчо. - Не говорил ли я вашей милости, чтобы вы были осторожнее, что это всего-навсего ветряные мельницы? Их никто бы не спутал, разве тот, у кого ветряные мельницы кружатся в голове.
- Помолчи, друг Санчо, - сказал Дон Кихот. - Должно заметить, что нет ничего изменчивее военных обстоятельств. К тому же, я полагаю, и не без основания, что мудрый Фрестон, тот самый, который похитил у меня книги вместе с помещением, превратил великанов в ветряные мельницы, дабы лишить меня плодов победы, - так он меня ненавидит. Но рано или поздно злые его чары не устоят пред силою моего меча.
- Это уж как бог даст, - заметил Санчо Панса.
Он помог Дон Кихоту встать и усадил его на Росинанта, который тоже был чуть жив. Продолжая обсуждать недавнее происшествие, они поехали по дороге к Ущелью Лаписе, ибо Дон Кихот не мог упустить множество разнообразных приключений, какое, по его словам, на этом людном месте их ожидало; одно лишь огорчало его - то, что он лишился копья, и, поведав горе свое оруженосцу, он сказал:
- Помнится, я читал, что один испанский рыцарь по имени Дьего Перес де Варгас {2}, утратив в бою свой меч, отломил от дуба громадный сук и отдубасил и перебил в этот день столько мавров, что ему потом дали прозвище Дубас, и с тех пор он и его потомки именуются Варгас-Дубас. Все это я говорю к тому, что я тоже намерен отломить сук от первого же дуба, который попадется мне по дороге, все равно - обыкновенного или каменного, такой же величины, какой, я себе представляю, долженствовал быть у Варгаса, и при помощи этого сука совершить такие подвиги, что ты почтешь себя избранником судьбы, ибо удостоился чести быть очевидцем и свидетелем деяний, которые впоследствии могут показаться невероятными.
- Все в руках божиих, - заметил Санчо. - Я верю всему, что говорит ваша милость. Только сядьте прямее, а то вы все как будто съезжаете набок, - верно, оттого, что ушиблись, когда падали.
- Твоя правда, - сказал Дон Кихот, - и если я не стону от боли, то единственно потому, что странствующим рыцарям в случае какого-либо ранения стонать не положено, хотя бы у них вываливались кишки.
- Коли так, то мне возразить нечего, - сказал Санчо, - но одному богу известно, как бы я был рад, если б вы, ваша милость, пожаловались, когда у вас что-нибудь заболит. А уж доведись до меня, так я начну стонать от самой пустячной боли, если только этот закон не распространяется и на оруженосцев странствующих рыцарей.
Дон Кихот не мог не посмеяться простодушию своего оруженосца, а затем объявил, что тот волен стонать, когда и сколько ему вздумается, как по необходимости, так и без всякой необходимости, ибо в рыцарском уставе ничего на сей предмет не сказано. Санчо напомнил Дон Кихоту, что пора закусить. Дон Кихот сказал, что ему пока не хочется, а что Санчо может есть, когда ему заблагорассудится. Получив позволение, Санчо со всеми удобствами расположился на осле, вынул из сумки ее содержимое и принялся закусывать; он плелся шажком за своим господином и время от времени с таким смаком потягивал из бурдюка, что ему позавидовали бы даже малагские трактирщики, а ведь у них по части вина раздолье. И пока Санчо отхлебывал понемножку, у него вылетели из головы все обещания, какие ему надавал Дон Кихот, а поиски приключений, пусть даже опасных, казались ему уже не тяжкой повинностью, но сплошным праздником.
Эту ночь они провели под деревьями; от одного из них Дон Кихот отломил засохший сук и приставил к нему железный наконечник - таким образом у него получилось нечто вроде копья. Стараясь во всем подражать рыцарям, которые, как это ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь не смыкал глаз и думал о госпоже своей Дульсинее. Совсем по-иному провел ее Санчо Панса: наполнив себе брюхо отнюдь не цикорной водой, он мертвым сном проспал до утра, и, не разбуди его Дон Кихот, он еще не скоро проснулся бы, хотя солнце давно уже било ему прямо в глаза, а множество птиц веселым щебетом приветствовало наступивший день. Наконец Санчо встал и, не замедлив глотнуть из бурдюка, обнаружил, что бурдюк слегка осунулся со вчерашнего дня; это было для него весьма огорчительно, ибо он понимал, что в ближайшее время вряд ли могла ему представиться возможность пополнить запас. Дон Кихот не пожелал завтракать, - как уже было сказано, он питался одними сладкими мечтами. Оба выехали на дорогу, и около трех часов пополудни вдали показалось Ущелье Лаписе.
- Здесь, брат Санчо, - завидев ущелье, сказал Дон Кихот, - мы, что называется, по локоть запустим руки в приключения. Но упреждаю: какая бы опасность мне ни грозила, ты не должен браться за меч, разве только ты увидишь, что на меня нападают смерды, люди низкого звания: в сем случае ты волен оказать мне помощь. Если же это будут рыцари, то по законам рыцарства ты не должен и не имеешь никакого права за меня вступаться, пока ты еще не посвящен в рыцари.
- Насчет этого можете быть уверены, сеньор: я из повиновения не выйду, - сказал Санчо. - Тем более нрав у меня тихий; лезть в драку, затевать перепалку - это не мое дело. Вот если кто-нибудь затронет мою особу, тут уж я, по правде сказать, на рыцарские законы не погляжу: ведь и божеские и человеческие законы никому не воспрещают обороняться.
ГЮГО - ЖИЗНЕЛЮБ – КАРЛСОН
Затем Малыш пошел к себе в комнату и стал ждать Карлсона. "Я прилечу за тобой приблизительно часа в три, или в четыре, или в пять, но ни в коем случае не раньше шести", -- сказал ему Карлсон.
Малыш так толком и не понял, когда же, собственно, Карлсон намеревается прилететь, и переспросил его.
"Уж никак не позже семи, но едва ли раньше восьми... Ожидай меня примерно к девяти, после того как пробьют часы".
Малыш ждал чуть ли не целую вечность, и в конце концов ему начало казаться, что Карлсона и в самом деле не существует. И когда Малыш уже был готов поверить, что Карлсон -- всего лишь выдумка, послышалось знакомое жужжание, и в комнату влетел Карлсон, веселый и бодрый.
-- Я тебя совсем заждался, -- сказал Малыш. -- В котором часу ты обещал прийти?
-- Я сказал приблизительно, -- ответил Карлсон. -- Так оно и вышло: я пришел приблизительно.
Он направился к аквариуму Малыша, в котором кружились пестрые рыбки, окунул лицо в воду и стал пить большими глотками.
-- Осторожно! Мои рыбки! -- крикнул Малыш; он испугался, что Карлсон нечаянно проглотит несколько рыбок.
-- Когда у человека жар, ему надо много пить, -- сказал Карлсон. -- И если он даже проглотит две-три или там четыре рыбки, это пустяки, дело житейское.
-- У тебя жар? -- спросил Малыш.
-- Еще бы! Потрогай. -- И он положил руку Малыша на свой лоб.
Но Малышу его лоб не показался горячим.
-- Какая у тебя температура? -- спросил он.
-- Тридцать -- сорок градусов, не меньше!
Малыш недавно болел корью и хорошо знал, что значит высокая температура. Он с сомнением покачал головой:
-- Нет, по-моему, ты не болен.
-- Ух, какой ты гадкий! -- закричал Карлсон и топнул ногой. -- Что, я уж и захворать не могу, как все люди?
-- Ты хочешь заболеть?! -- изумился Малыш.
-- Конечно. Все люди этого хотят! Я хочу лежать в постели с высокой-превысокой температурой. Ты придешь узнать, как я себя чувствую, и я тебе скажу, что я самый тяжелый больной в мире. И ты меня спросишь, не хочу ли я чего-нибудь, и я тебе отвечу, что мне ничего не нужно. Ничего, кроме огромного торта, нескольких коробок печенья, горы шоколада и большого-пребольшого кулька конфет!
Карлсон с надеждой посмотрел на Малыша, но тот стоял совершенно растерянный, не зная, где он сможет достать все, чего хочет Карлсон.
-- Ты должен стать мне родной матерью, -- продолжал Карлсон. -- Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернешь мне горло теплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей.
Малышу очень захотелось стать Карлсону родной матерью. Малыш помчался в соседнюю лавочку и купил на все деньги леденцов, засахаренных орешков и шоколаду.
-- Ты заставляешь меня так долго ждать! Меня, такого больного и несчастного, -- с упреком сказал Карлсон.
-- Я торопился как только мог, -- оправдывался Малыш, -- и столько всего накупил...
Глаза Карлсона засияли, и он запрыгал на месте от удовольствия.
-- О, я самый тяжелый в мире больной! -- закричал он. -- Нам надо поскорее уложить меня в постель.
И тут Малыш впервые подумал: как же он попадет на крышу, раз он не умеет летать?
-- Спокойствие, только спокойствие! -- бодро ответил Карлсон. -- Я посажу тебя на спину, и -- раз, два, три! -- мы полетим ко мне. Но будь осторожен, следи, чтобы пальцы не попали в пропеллер.
-- Ты думаешь, у тебя хватит сил долететь со мной до крыши?
-- Там видно будет, -- сказал Карлсон. -- Трудно, конечно, предположить, что я, такой больной и несчастный, смогу пролететь с тобой и половину пути. Но выход из положения всегда найдется: если почувствую, что выбиваюсь из сил, я тебя сброшу...
Малыш не считал, что сбросить его вниз -- наилучший выход из положения, и вид у него стал озабоченный.
-- Но, пожалуй, все обойдется благополучно. Лишь бы мотор не отказал.
-- А вдруг откажет? Ведь тогда мы упадем! -- сказал Малыш.
-- Безусловно упадем, -- подтвердил Карлсон. -- Но это пустяки, дело житейское! -- добавил он и махнул рукой.
Малыш подумал и тоже решил, что это пустяки, дело житейское.
Он написал на клочке бумаги записку маме и папе и оставил ее на столе:
Я на вирху у Калсона
который живет на крыше
Карлсон был готов к полету. Он нажал кнопку на животе, и мотор загудел.
-- Залезай скорее мне на плечи, -- крикнул Карлсон, -- мы сейчас взлетим!
ГАМЛЕТ – НАСТАВНИЦА - МАРГАРИТА
Глава 21. Полет
Невидима и свободна! Невидима и свободна! Маргарита летела беззвучно, очень медленно и невысоко, примерно на уровне второго этажа. Все окна были открыты, и всюду слышалась в окнах радиомузыка. Из любопытства Маргарита заглянула в одно из них. Увидела кухню. Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались.
-- Свет надо тушить за собой в уборной, вот что я вам скажу, Пелагея Петровна, -- говорила одна женщина, -- а то мы на выселение на вас подадим!
-- Сами вы хороши, -- отвечала другая.
-- Обе вы хороши, -- звучно сказала Маргарита, переваливаясь через подоконник в кухню. Обе ссорящиеся повернулись на голос и замерли с грязными ложками в руках. Маргарита осторожно протянула руку между ними, повернула краны в обоих примусах и потушила их. Женщины охнули и открыли рты. Но Маргарита уже соскучилась в кухне и вылетела в переулок.
В конце его ее внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома. Взяв щетку под мышку, Маргарита вошла в подъезд, толкнув дверью удивленного швейцара, и увидела рядом с лифтом на стене черную громадную доску, а на ней выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов. Венчающая список надпись "Дом драматурга и литератора" заставила Маргариту испустить хищный задушенный вопль. Поднявшись в воздух повыше, она жадно начала читать фамилии: Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский...
-- Латунский! -- завизжала Маргарита. -- Латунский! Да ведь это же он! Это он погубил мастера.
Швейцар у дверей, выкатив глаза и даже подпрыгивая от удивления, глядел на черную доску, стараясь понять такое чудо: почему это завизжал внезапно список жильцов. А Маргарита в это время уже поднималась стремительно вверх по лестнице, повторяя в каком-то упоении:
-- Латунский -- восемьдесят четыре! Латунский -- восемьдесят четыре...
Маргарита соскочила со щетки, и разгоряченные ее подошвы приятно охладила каменная площадка. Маргарита позвонила раз, другой. Но никто не открывал. Маргарита стала сильнее жать кнопку и сама слышала трезвон, который поднялся в квартире Латунского. Никто не открывал. Тогда во весь мах Маргарита понеслась вниз, отсчитывая этажи, долетела донизу, вырвалась на улицу и, глядя вверх, отсчитала и проверила этажи снаружи, соображая, какие именно окна квартиры Латунского. Несомненно, что это были пять темных окон на углу здания, в восьмом этаже. Уверившись в этом, Маргарита поднялась в воздухе и через несколько секунд сквозь открытое окно входила в неосвещенную комнату, в которой серебрилась только узенькая дорожка от луны.
Нагая и невидимая летунья сдерживала и уговаривала себя, руки ее тряслись от нетерпения. Внимательно прицелившись, Маргарита ударила по клавишам рояля, и по всей квартире пронесся первый жалобный вой. Исступленно кричал ни в чем не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши на нем провалились, костяные накладки летели во все стороны. Со звуком револьверного выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полированная дека. Тяжело дыша, Маргарита рвала и мяла молотком струны. Наконец, уставши, отвалилась, бухнулась в кресло, чтобы отдышаться.
В ванной страшно гудела вода и в кухне тоже. "Кажется, уже полилось на пол", -- подумала Маргарита и добавила вслух:
-- Однако рассиживаться нечего.
Из кухни в коридор уже бежал поток. Шлепая босыми ногами в воде, Маргарита ведрами носила из кухни воду в кабинет критика и выливала ее в ящики письменного стола. Потом, разломав молотком двери шкафа в этом же кабинете, бросилась в спальню. Разбив зеркальный шкаф, она вытащила из него костюм критика и утопила его в ванне. Полную чернильницу чернил, захваченную в кабинете, она вылила в пышно взбитую двуспальную кровать в спальне. Разрушение, которое она производила, доставляло ей жгучее наслаждение, но при этом ей все время казалось, что результаты получаются какие-то мизерные. Поэтому она стала делать что попало. Она била вазоны с фикусами в той комнате, где был рояль. Не докончив этого, возвращалась в спальню и кухонным ножом резала простыни, била застекленные фотографии. Усталости она не чувствовала, и только пот тек по ней ручьями.
-- Ну, зазвонили, пора собираться, -- сказала Маргарита. Она села на щетку, прислушиваясь к тому, как женский голос кричит в скважину двери:
-- Откройте, откройте! Дуся, открой! У вас, что ли, вода течет? Нас залило.
Маргарита поднялась на метр вверх и ударила по люстре. Две лампочки разорвало, и во все стороны полетели подвески. Крики в скважине прекратились, на лестнице послышался топот. Маргарита выплыла в окно, оказалась снаружи окна, размахнулась несильно и молотком ударила в стекло. Оно всхлипнуло, и по облицованной мрамором стене каскадом побежали вниз осколки. Маргарита поехала к следующему окну. Далеко внизу забегали люди по тротуару, из двух стоявших у подъезда машин одна загудела и отъехала. Покончив с окнами Латунского, Маргарита поплыла к соседней квартире. Удары стали чаще, переулок наполнился звоном и грохотом. Из первого подъезда выбежал швейцар, поглядел вверх, немного поколебался, очевидно, не сообразив сразу, что ему предпринять, всунул в рот свисток и бешено засвистел. С особым азартом под этот свист рассадив последнее окно на восьмом этаже, Маргарита спустилась к седьмому и начала крушить стекла в нем.
В переулке народ бежал к дому Драмлита, а внутри его по всем лестницам топали мечущиеся без всякого толка и смысла люди. Пролетая мимо предпоследнего окна четвертого этажа, Маргарита заглянула в него и увидела человека, в панике напялившего на себя противогаз. Ударив молотком в его стекло, Маргарита вспугнула его, и он исчез из комнаты.
И неожиданно дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в крайнее окно, завешенное легонькой темной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с сеточными боками сидел мальчик лет четырех и испуганно прислушивался. Взрослых никого не было в комнате. Очевидно, все выбежали из квартиры.
-- Стекла бьют, -- проговорил мальчик и позвал: -- Мама!
Никто не отозвался, и тогда он сказал:
-- Мама, я боюсь.
Маргарита откинула шторку и влетела в окно.
-- Я боюсь, -- повторил мальчик и задрожал.
-- Не бойся, не бойся, маленький, -- сказала Маргарита, стараясь смягчить свой осипший на ветру, преступный голос, -- это мальчишки стекла били.
-- Из рогатки? -- спросил мальчик, переставая дрожать.
-- Из рогатки, из рогатки, -- подтвердила Маргарита, -- а ты спи!
Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
-- А ты где, тетя?
-- А меня нету, -- сказала Маргарита, -- я тебе снюсь.
-- Я так и думал, -- сказал мальчик.
-- Ты ложись, -- приказала Маргарита, -- подложи руку под щеку, а я тебе буду сниться.
-- Ну, снись, снись, -- согласился мальчик и тотчас улегся и руку положил под щеку.
-- Я тебе сказку расскажу, -- заговорила Маргарита и положила разгоряченную руку на стриженную голову, -- была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва много плакала, а потом стала злая... -- Маргарита умолкла, сняла руку -- мальчик спал.
Маргарита тихонько положила молоток на подоконник и вылетела из окна. Возле дома была кутерьма. По асфальтированному тротуару, усеянному битым стеклом, бегали и что-то выкрикивали люди. Между ними уже мелькали милиционеры. Но дальнейшее уже не интересовало Маргариту. Прицелившись, чтобы не задеть за какой-нибудь провод, она покрепче сжала щетку и в мгновение оказалась выше злополучного дома. Переулок под нею покосился набок и провалился вниз. Вместо него одного под ногами у Маргариты возникло скопище крыш, под углами перерезанное сверкающими дорожками. Все оно неожиданно поехало в сторону, и цепочки огней смазались и слились…
ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ - СОЦИОН
Был себе дед да баба, у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо - в черной сорочке ходил. Послышали они, что пришла от царя бумага: «кто состроит такой корабль, чтобы мог летать, за того выдаст замуж царевну». Старшие братья решились идти пробовать счастья и попросили у стариков благословения; мать снарядила их в дорогу, надавала им белых паляниц.
Дурень шел-шел и повстречал старика. Поздоровались. Старик спрашивает дурня: «Куда идешь?» - «Да царь обещал отдать свою дочку за того, кто сделает летучий корабль». - «Разве ты можешь сделать такой корабль?» - «Нет, не сумею!» - «Так зачем же ты идешь?» - «А бог его знает!» - «Ну, если так, - сказал старик, - то садись здесь; отдохнем вместе и закусим; вынимай, что у тебя есть в торбе». - «Да тут такое, что и показать стыдно людям!» - «Ничего, вынимай; что бог дал - то и поснедаем!» Дурень развязал торбу - и глазам своим не верит: вместо черных паляниц лежат белые булки и разные приправы; подал старику. «Видишь, - сказал ему старик, - как бог дурней жалует! Хоть родная мать тебя и не любит, а вот и ты не обделен… Давай же выпьем наперед горелки». Во фляжке наместо воды очутилась горелка; выпили, перекусили, и говорит старик дурню: «Слушай же - ступай в лес, подойди к первому дереву, перекрестись три раза и ударь в дерево топором, а сам упади наземь ничком и жди, пока тебя не разбудят. Тогда увидишь перед собою готовый корабль, садись в него и лети, куда надобно; да по дороге забирай к себе всякого встречного».
Дурень поблагодарил старика, распрощался с ним и пошел к лесу. Подошел к первому дереву, сделал все так, как ему велено: три раза перекрестился, тюкнул по дереву секирою [561] (http://www.velib.com/book.php?author=w_1_11&book=w_1_11_narodnie_russkie_skazki&part=tom_i_letuchijj_korabl'#bot_edn561#bot_edn561 )
Летел-летел, глядь - лежит внизу на дороге человек, ухом к сырой земле припал. «Здоров, дядьку!» - «Здоров, небоже». - «Что ты делаешь?» - «Слушаю, что на том свете делается». - «Садись со мною на корабль». Тот не захотел отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше. Летели-летели, глядь - идет человек на одной ноге, а другая до уха привязана. «Здоров, дядьку! Что ты на одной ноге скачешь?» - «Да коли б я другую отвязал, так за один бы шаг весь свет перешагнул!» - «Садись с нами!» Тот сел, и опять полетели. Летели-летели, глядь - стоит человек с ружьем, прицеливается, а во что - неведомо. «Здоров, дядьку! Куда ты метишь? Ни одной птицы не видно». - «Как же, стану я стрелять близко! Мне бы застрелить зверя или птицу верст за тысячу отсюда: то по мне стрельба!» - «Садись же с нами!» Сел и этот, и полетели они дальше.
Летели-летели, глядь - несет человек за спиною полон мех хлеба. «Здоров, дядьку! Куда идешь?» - «Иду, - говорит, - добывать хлеба на обед». - «Да у тебя и так полон мешок за спиною». - «Что тут! Для меня этого хлеба и на один раз укусить нечего». - «Садись-ка с нами!» Объедало сел на корабль, и полетели дальше. Летели-летели, глядь - ходит человек вокруг озера. «Здоров, дядьку!» Чего ищешь?» - «Пить хочется, да воды не найду». - «Да перед тобой целое озеро; что ж ты не пьешь?» - «Эка! Этой воды на один глоток мне не станет». - «Так садись с нами!» Он сел, и опять полетели. Летели-летели, глядь - идет человек в лес, а за плечами вязанка дров. «Здоров, дядьку! Зачем в лес дрова несешь?» - «Да это не простые дрова». - «А какие же?» - «Да такие: коли разбросить их, так вдруг целое войско явится». - «Садись с нами!» Сел он к ним, и полетели дальше. Летели-летели, глядь - человек несет куль соломы. «Здоров, дядьку! Куда несешь солому?» - «В село». - «Разве в селе-то мало соломы?» - «Да это такая солома, что как ни будь жарко лето, а коли разбросаешь ее - так зараз холодно сделается: снег да мороз!» - «Садись и ты с нами!» - «Пожалуй!» Это была последняя встреча; скоро прилетели они до царского двора.
Царь на ту пору за обедом сидел: увидал летучий корабль, удивился и послал своего слугу спросить: кто на том корабле прилетел? Слуга подошел к кораблю, видит, что на нем всё мужики, не стал и спрашивать, а, воротясь назад в покои, донес царю, что на корабле нет ни одного пана, а всё черные люди. Царь рассудил, что отдавать свою дочь за простого мужика не приходится, и стал думать, как бы от такого зятя избавиться. Вот и придумал: «Стану я ему задавать разные трудные задачи». Тотчас посылает к дурню с приказом, чтобы он достал ему, пока царский обед покончится, целющей и живущей воды.
В то время как царь отдавал этот приказ своему слуге, первый встречный (тот самый, который слушал, что' на том свете делается) услыхал царские речи и рассказал дурню. «Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды!» - «Не бойся, - сказал ему скороход, - я за тебя справлюсь». Пришел слуга и объявил царский приказ. «Скажи: принесу!» - отозвался дурень; а товарищ его отвязал свою ногу от уха, побежал и мигом набрал целющей и живущей воды: «Успею, - думает, - воротиться!» - присел под мельницей отдохнуть и заснул. Царский обед к концу подходит, а его нет как нет; засуетились все на корабле. Первый встречный приник к сырой земле, прислушался и сказал: «Экий! Спит себе под мельницей». Стрелок схватил свое ружье, выстрелил в мельницу и тем выстрелом разбудил скорохода; скороход побежал и в одну минуту принес воду; царь еще из-за стола не встал, а приказ его выполнен как нельзя вернее.
Нечего делать, надо задавать другую задачу. Царь велел сказать дурню: «Ну, коли ты такой хитрый, так покажи свое удальство: съешь со' своими товарищами за один раз двенадцать быков жареных да двенадцать кулей печеного хлеба». Первый товарищ услыхал и объявил про то дурню. Дурень испугался и говорит: «Да я и одного хлеба за один раз не съем!» - «Не бойся, - отвечает Объедало, - мне еще мало будет!» Пришел слуга, явил царский указ. «Хорошо, - сказал дурень, - давайте, будем есть». Принесли двенадцать быков жареных да двенадцать кулей хлеба печеного; Объедало один всё поел. «Эх, - говорит, - мало! Еще б хоть немножко дали…» Царь велел сказать дурню, чтобы выпито было сорок бочек вина, каждая бочка в сорок ведер. Первый товарищ дурня подслушал те царские речи и передал ему по-прежнему; тот испугался: «Да я и одного ведра не в силах за раз выпить». - «Не бойся, - говорит Опивало, - я один за всех выпью; еще мало будет!» Налили вином сорок бочек; Опивало пришел и без роздыху выпил все до одной; выпил и говорит: «Эх, маловато! Еще б выпить».
После того царь приказал дурню к венцу готовиться, идти в баню да вымыться; а баня-то была чугунная, и ту велел натопить жарко-жарко, чтоб дурень в ней в одну минуту задохся. Вот раскалили баню докрасна; пошел дурень мыться, а за ним следом идет мужик с соломою: подостлать-де надо. Заперли их обоих в бане; мужик разбросал солому - и сделалось так холодно, что едва дурень вымылся, как в чугунах вода стала мерзнуть; залез он на печку и там всю ночь пролежал. Утром отворили баню, а дурень жив и здоров, на печи лежит да песни поет. Доложили царю; тот опечалился, не знает, как бы отвязаться от дурня; думал-думал и приказал ему, чтобы целый полк войска поставил, а у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он не сделает!»
Как узнал про то дурень, испугался и говорит: «Теперь-то я совсем пропал! Выручали вы меня, братцы, из беды не один раз; а теперь, видно, ничего не поделаешь». - «Эх ты! - отозвался мужик с вязанкою дров. - А про меня разве забыл? Вспомни, что я мастер на такую штуку, и не бойся!» Пришел слуга, объявил дурню царский указ: «Коли хочешь на царевне жениться, поставь к завтрему целый полк войска». - «Добре, зроблю! Только если царь и после того станет отговариваться, то повоюю все его царство и насильно возьму царевну». Ночью товарищ дурня вышел в поле, вынес вязанку дров и давай раскидывать в разные стороны - тотчас явилось несметное войско; и конное, и пешее, и с пушками. Утром увидал царь и в свой черед испугался; поскорей послал к дурню дорогие уборы и платья, велел во дворец просить с царевной венчаться. Дурень нарядился в те дорогие уборы, сделался таким молодцом, что и сказать нельзя! Явился к царю, обвенчался с царевною, получил большое приданое и стал разумным и догадливым. Царь с царицею его полюбили, а царевна в нем души не чаяла.
ДЖЕК ЛОНДОН - ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ - СМОК (КИТ) БЕЛЛЬЮ
По обледенелым скалам, высоко над полосой леса, шла тропа, огибая озеро Кратер, и выводила к скалистому ущелью, откуда открывался прямой путь к Счастливому Лагерю и первым кривым карликовым елям. Тащить на себе груз по этой кривой дороге - значило потерять много времени и окончательно выбиться из сил. На озере стояла парусная лодка, перевозившая грузы. В какие-нибудь два часа лодка могла бы доставить Кита и его поклажу на другой берег. Но Кит уже истратил деньги, а перевозчик запросил по четыреста долларов за тонну.
- Твоя лодчонка, друг мой, - сказал Кит перевозчику, - золотое дно. Но я могу показать тебе и другое золотое дно.
- Покажи! - был ответ.
- Покажу, если ты перевезешь мой багаж на другой берег. Прекрасная идея, еще не запатентованная, и ты сможешь открыть предприятие сразу, чуть я объясню тебе, в чем дело. Согласен?
Перевозчик объявил, что согласен, и Кит решил, что можно довериться его обещанию.
- Отлично. Видишь ты тот ледник? Возьми кирку и за день пробей в нем
желоб сверху донизу. Понял? Получится - "Чилкут - Озеро Кратер.
Акционерная компания перевозок кувырком". Ты можешь спускать ежедневно не меньше ста тонн, и работы никакой - знай клади деньги в карман. По пятидесяти центов с тонны каждый заплатит!
Через два часа Кит находился уже на другом берегу озера, выиграв
целых три дня. Когда Джон Беллью нагнал его, он был уже очень недалеко от Глубокого озера - другой вулканической впадины, наполненной ледниковой водой.
БАЛЬЗАК – КРИТИК – ВАСИЛИСА ПРЕМУДРАЯ
Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат — полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на там крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая, пустил младший брат — попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.
Говорит Иван-царевич:
«Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!»
— «Бери! — отвечает ему царь. — Знать, судьба твоя такова».
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.
Призывает их царь и приказывает:
«Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу».
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? — спрашивает его лягуша.
— Аль услышал от отца своего слово неприятное?»
— «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб».
— «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!»
Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо
и закричала громким голосом:
«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».
Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов — и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу
и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
«Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру».
Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жесткое, неприятное?»
— «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер».
— «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!»
Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо
и закричала громким голосом:
«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковёр ткать — чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»
Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковер давно готов — и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на там ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Кваква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» — «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром — скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет».
Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:
«Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?»
Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с мест своих и не знают, что им делать; а Иван-царевич и говорит:
«Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала».
Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти бранные. Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками — гостей забрызгали, махнули правыми — кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с позором.
Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась
и говорит царевичу:
«Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного».
Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
ДЮМА – ПОСРЕДНИК – ВИННИ-ПУХ
ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ У ИА-ИА БЫЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Иа-Иа — старый серый ослик — однажды стоял на берегу ручья и понуро смотрел в воду на свое отражение.
— Душераздирающее зрелище, — сказал он наконец. — Вот как это называется — душераздирающее зрелище.
Он повернулся и медленно побрел вдоль берега вниз по течению. Пройдя метров двадцать, он перешел ручей вброд и так же медленно побрел обратно по другому берегу. Напротив того места, где он стоял сначала, Иа остановился и снова посмотрел в воду.
— Я так и думал, — вздохнул он. — С этой стороны ничуть не лучше. Но всем наплевать. Никому нет дела. Душераздирающее зрелище — вот как это называется!
Тут сзади него в ольшанике раздался треск, и появился Винни-Пух.
— Доброе утро, Иа! — сказал Пух.
— Доброе утро, медвежонок Пух, — уныло ответил Иа. — Если это утро доброе. В чем я лично сомневаюсь.
— - Почему? Что случилось?
— Ничего, медвежонок Пух, ничего особенного. Все же не могут. А некоторым и не приходится. Тут ничего не попишешь.
— Чего все не могут? — переспросил Пух, потерев нос.
— Веселиться. Петь, плясать и так далее. Под ореховым кустом.
— А-а, понятно... — сказал Пух. Он глубоко задумался, а потом спросил: — Под каким ореховым кустом?
— Под которым орешки каленые, — уныло продолжал Иа-Иа. — Хоровод, веселье и тому подобное. Я не жалуюсь, но так оно и есть.
Пух уселся на большой камень и попытался что-нибудь понять. Получилось что-то вроде загадки, а Пух был слабоват по части загадок, поскольку в голове у него были опилки. И он на всякий случай запел загадочную песенку.
— Вот-вот, правильно, — сказал Иа-Иа. — Пой, пой. Трум-тум-тум-тирим-бум-бум. В лесу родилась палочка, в лесу она росла. И много-много радости детишкам принесла. Веселись и развлекайся.
— Я веселюсь, — сказал Пух.
— Кое-кому удается, — сказал Иа-Иа.
— Да что такое случилось? — спросил Пух.
— А разве что-нибудь случилось?
— Нет, но у тебя такой грустный вид.
— Грустный? Отчего это мне быть грустным? Сегодня же мой день рождения. Самый лучший день в году!
— Твой день рождения? — спросил Пух, ужасно удивленный.
— Конечно. Разве ты не замечаешь? Посмотри на все эти подарки. — Иа-Иа помахал передней ногой из стороны в сторону. — Посмотри на именинный пирог!
Пух посмотрел — сначала направо, потом налево.
— Подарки? — сказал он. — Именинный пирог? Где?
— Разве ты их не видишь?
— Нет, — сказал Пух.
— Я тоже, — сказал Иа-Иа. — Это шутка, — объяснил он. — Ха-ха.
Пух почесал в затылке, совсем сбитый с толку.
— А сегодня правда твой день рождения? — спросил он.
— Правда.
— Ох! Ну, поздравляю тебя и желаю много-много счастья в этот день.
— И я тебя поздравляю и желаю много-много счастья в этот день, медвежонок Пух.
— Но ведь сегодня не мой день рождения.
— Нет, не твой, а мой.
— А ты говоришь «желаю тебе счастья в этот день».
— Ну и что же? Разве ты хочешь быть несчастным в мой день рождения?
— А, понятно, — сказал Пух.
— Хватит и того, — сказал Иа-Иа, чуть не плача, — хватит и того, что я сам такой несчастный — безподарков и без именинного пирога, и вообще позабытый и позаброшенный, а уж если все остальные будут несчастны...
Этого Винни-Пух уже не вынес.
— Постой тут! — крикнул он и со всех ног помчался домой. Он почувствовал, что должен немедленно преподнести бедному ослику хоть что-нибудь, а потом у него всегда будет время подумать о Настоящем Подарке.
ГАБЕН – МАСТЕР
Владимир Высоцкий
Я не люблю
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово "честь" забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста -
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Очень мне нравится…
Марк Твен (Гексли), предисловие к "Принцу и Нищему":
"…Возможно, что это исторический факт, но возможно – предание, легенда. Пожалуй, всё это было, а пожалуй, и не было, но всё же могло бы быть. Возможно, что в старое время в эту историю верили мудрецы и учёные, но возможно и то, что только простые, неучёные люди верили в неё и любили ее."
vBulletin® v3.7.3, Copyright ©2000-2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot