Белый Тигры и Вощинин

[Феникс Джонатанович ДонХуанЦзы]

БГ:Если человек
будет стоять против вала, то он, конечно, не выстоит. Вал - сильнее. Но если он
сам - часть вала, то ему не против чего стоять. Волна не может уничтожить волну
- они суть одно и то же. Пока мы отгораживаемся от мира, мы можем быть
уничтожены. Если же мы едины с миром - то даже физическая смерть ничему не
помешает.

Клейн: Мысль очень красивая, поэтичная...

БГ: Она правдивая...

Клейн: И правдивая. Но как ее применить? Как ее применить
практически для себя человеку? Который, например, не является музыкантом,
прошедшим 30-ти летний путь? Вот, например, человеку сейчас 22 года, 25. Как он
должен совершенствовать свое сознание - говорю словами почти из "Алмазной
Сутры" - чтобы добиться хоть каких-то, хоть минимальных результатов, чтобы
понять, как это "не противостоять валу, а сливаться с ним"?

БГ: Мне приходят в голову слова кастанедовского Дона Хуана,
который говорил, что нужно выбирать Путь
с сердцем. То есть - Путь, идя по которому, ты не остаешься равнодушным. Делать
то, что тебе хочется делать. Другими словами, - осуществлять истинное недеяние.
То есть - делать то, что тебе хочется делать. Мне, например, хочется петь
песни - это одно из наивысших наслаждений моей жизни. Скажем, моя жена -
готовит еду, она раньше не умела этого делать, а сейчас делает лучше, чем в
любых ресторанах, потому что делает она это с душой, потому что получает от
этого удовольствие. Кто-то режет по дереву. Кто-то, в конце концов... Есть
милиционеры, которые выполняют свою работу с душой. Есть они, есть! Это трудно
представить в наше время, но я знаю, что они есть. Я знаю одного продавца в
Индии, он продавец. Но его туда послал его учитель, суфий. После 14 лет в
Гималаях учитель послал его работать продавцом. На случай, что "если люди
к тебе будут приходить и что ты - сможешь им помочь? - И ты им сможешь помочь
не здесь, сидя в горах, а там, где есть гуща жизни. Торгуя, собирая там эти
денежки, в общем, - обманывая людей, беря с них большую плату... Так ты им
сможешь помочь".

Клейн: У меня сразу два вопроса возникло. Первый вопрос
такой: правильно ли я понимаю, что ответ Дона Хуана и твой ответ, что у
человека должен быть интеллект, - они сводятся к тому, что человек сначала
должен разобраться в том, чего он, все-таки, хочет?

БГ: Естественно.

Клейн: То есть, именно это является точкой отсчета?

БГ: В общем, думаю, что точкой отсчета являются, как
говорят, "дважды рожденные"... Человек
до определенного момента в своей жизни живет по законам общества, вполне
эгоистичен, и живет по законам "око за око, глаз за глаз". А потом, в
какое-то время, он замечает, что есть свободные люди. Ему становится завидно,
что кто-то свободен более, чем он. Он начинает рассуждать - "почему?"
- и понимает, что он был несвободен до этого момента. И тогда начинается
возможность его второго рождения. Главное для меня - это начало стремления к
свободе.

Клейн: Начало стремления к свободе? То есть человек, который
стремится, - точнее, человек, который начинает стремиться к свободе - это уже
дорожка? Пока нет стремления к свободе?...

БГ: Ничего никуда с ним не будет. Даже если человек - монах
в православном монастыре. Или в тибетском монастыре.

Клейн: Я не буду тебя спрашивать по поводу того, что есть
для тебя свобода. Но такой вопрос - есть, завешен. И я тебя попрошу вспомнить
об этом по ходу и в каком-то аспекте высказаться. А сейчас я хочу задать тебе
такой вот вопрос: ты говорил, рассказывая про этого монаха в лавке...

БГ: Он не монах, он - обычный человек.

Клейн: А обычный человек... Что в гуще жизни... Насколько
это важно для человека, который как-то устремлен к поискам свободы, находиться
в гуще жизни? Или он должен, все-таки, на горке?...

БГ: Это зависит от конкретного человека. Вспомним, что
человек, когда уходит в монастырь, он уходит спасаться.

Клейн: От бурь жизни?

БГ: В частности, да. Была
замечательная история о том, как старый монах увидел, что молодой идет в город,
и пошел за ним. Проследить - как бы чего не было. Но молодой монах шел очень
быстро, и старый, не догнав его, присел у дороги ждать. Ждал очень долго, а
когда, наконец, появился молодой монах, то старый кинулся к нему и стал его
убеждать вернуться в горы, в монастырь, спасать душу и так далее. Молодой монах
сказал: "Ты меня, видимо, не совсем понимаешь. Если душа чиста, то спасаться
- не от чего".

Клейн: Поход за свободой - это, видимо, один из самых
великих походов человека?

БГ: Это единственный поход человека!

Клейн: А когда он прячется от чего-то?... - ну, например,
идет спасаться от бурь жизни в монастырь?... - то он заранее понижает планку?

БГ: Это зависит от устройства каждого конкретного человека.
Некоторым нужна передышка. Некоторые люди спасаются в монастыре. Потом они
могут выйти.

Клейн: То есть - есть рябина и есть дуб?

БГ: Да, естественно. Все
люди разные и нельзя уничижительно относится к людям, которые уходят в
монастырь. Но и не надо падать перед ними ниц. Это просто одни из возможных
путей. Есть разные типы людей, и у каждого - своя психология.

Клейн: Скажи, пожалуйста, - ты каким-то образом чувствуешь,
ощущаешь свое влияние на других людей? Я не имею в виду знакомых тебе людей, а
на незнакомых тебе людей?

БГ: Ко мне приходит достаточное количество писем и в разных
формах реакций других людей на то, что мы делаем. И, по счастью, я...

Клейн: Дело в том, что ты творишь, и эта волна твоего
творчества расходится и зажигает какое-то количество искр в достаточно большом
количестве людей.

БГ: Это очень хорошо. Творцу, любому художнику, очень легко
попасться в сети и сказать, что если я вчера сделал что-то, что помогло людям,
то сегодня - я хороший.

Клейн: А разве это не так?

БГ: Если это так, тогда человеку сегодня уже ничего не нужно
делать.

Клейн: То есть, - хорошим он был вчера, а сегодня опять
нужно подтягиваться?

БГ: Хорошим человек был в тот момент, когда делал то, что
делал вчера. Из этого не следует логически, что человек будет хорошим сегодня.
Я знаю очень многих людей, которые ловятся на эту изящную ловушку, и считают,
что сегодня они кто-то.

Клейн: То есть ты считаешь, что пока ты жив, ты в любой
момент можешь умереть?

БГ: Это факт. Это ж не я считаю, это вытекает из того, как
устроена жизнь. И Нью-Йорк это нам показал. В очередной раз.

Клейн: Возвращаясь к Нью-Йорку, - как ты, все-таки, увидел
то, что там произошло?...

БГ: Это моя личная трагедия. Там места, которые я знаю
хорошо, которые люблю. И там могли быть мои друзья... - их там не было, но, все
равно, там погибло огромное количество людей...

Клейн: Но это же, при всем при этом, не исчерпывается же
только темой, что там могли быть друзья?

БГ: Нет. Это не имеет никакого значения...

Клейн: Это, наверно, вообще - переломный пункт в истории
человечества?

БГ: Для меня это - переломный пункт. Для меня это означает,
что до нашего сведения довели, что мы, наконец-то, живем в новом времени. И
старые критерии, в общем, отпали. Принцип остается тем же, а критерии уже
меняются.

Клейн: То есть это было индикатором, да? Индикатором
проявленности этих новых условий?

БГ: Да. Нам это очень хорошо проиллюстрировали. Пример того,
что "ребята, в жизни все не постоянно, теперь вы имеете пример ясный,
поэтому стоит сделать выводы и применять жизнь на полную, пока мы есть... а
завтра уже, в общем, не резон". Нью-Йорк все время думал, что он защищен.

Клейн: Это была самая защищенная точка мира.

БГ: И, возвращаясь к тому, о чем мы говорили - одно напрямую
связано с другим. То, что я сделал вчера - это то, что я сделал вчера. А
сегодняшнее - еще нужно сделать. И поэтому поклонение, которое относится ко мне
или к любому другому артисту... - артист не должен забывать, что это относится
ко вчерашнему. К нему сегодняшнему - это не имеет отношения. Артист должен не
забывать об этом. Нужно доказывать себя с нуля и по новой.

Клейн: Получается, что для того чтобы оставаться артистом,
или художником - нужно обладать величайшей скромностью, как таким вот аспектом
просветленности?

БГ: Я не называю это скромностью. Это имеет реальное
отношение к делу. Я по себе знаю, что если я вчера написал хорошую песню, то
это не значит, что я сегодня напишу хорошую песню.

Клейн: Это - да. Ну, а можно порадоваться?..

БГ: В том момент, когда ты сделал - естественно, радуешься.

Клейн: А потом порадоваться?

БГ: А потом уже - все, потом уже стыдно.

Клейн: Нельзя?

БГ: Это уже сделано. Как можно два раза радоваться одному и
тому же?

Клейн: А радоваться нужно постоянно?

БГ: Я лично, как человек, - предпочитаю. Мне депрессия не
мила.

Клейн: Получается так, что жить сейчас, жить в эту секунду и
радоваться - это значит постоянно находить поводы для этой радости? Ну, не
специально искать, а быть так устроенным?...

БГ: Нужно быть открытым.

Клейн: Вот. Это связано с раскрытостью?

БГ: Естественно.

Клейн: И тогда любой листок-лепесток... Как стать таким?

БГ: Это очень хороший вопрос. Я не знаю. Рамакришна вышел в
поле, увидел летящего журавля и упал в обморок от счастья. Но Рамакришна один,
а нас миллионы.

Клейн: Хороший заголовок - "Рамакришна один, а нас -
миллионы"!

БГ: Наши православные старцы тоже славились таким
подходом...

Клейн: Я не совсем понял...

БГ: Они тоже восхищались красотой.

Клейн: А-а-а... А я думал, они тоже пели "Рамакришна
один..."

БГ: Они пели как Рамакришна, но если они и падали в обморок,
то делали это частным образом.

Клейн: Несет ли художник, артист... Точнее, так: ощущаешь ли
ты какую-то ответственность за то воздействие, за те волны, за те последствия...
Ну, в смысле - человек получает импульс, а дальше?... этот импульс?...

БГ: Скажем так: я полностью ответственен за песню, пока она
не сдана. Вот мы ее делаем, вот нарезаем, но когда мы ее сдаем - все, мое поле
ответственности кончается. Теперь я отвечаю за то, что я буду делать дальше. А
то, что будет с моей песней потом... - это как "ребенок вырос, мы его
вырастили, воспитали", а потом, когда мы эту песню отдаем, она уходит в
мир, и дальше что с ней происходит - уже нельзя...

Клейн: Чувствуешь ли ты какую-то связь с теми десятками и
сотнями тысяч людей, которые слушают твои песни и как-то их воспринимают,
как-то радуются, что-то у них внутри происходит, они возможно об этом даже
никому и не говорят? Как ты как артист, как художник, ощущаешь этот аспект
мира?

БГ: Когда они услышали песню, она уже вышла.

Клейн: Да, да, я понимаю.

БГ: Все.

Клейн: То есть - все?.. Это закрыто, и ты живешь в своем
этом потоке?...

БГ: Нет. Я все время ощущаю связь с людьми, которые что-то
делали и делают. От Лао Цзы начиная и кончая теперешними панками. С ними я
ощущаю связь. Творческий дух общий. С теми, кто воспринимает?... Мне приятно,
что есть такие люди. Я сам воспринимаю огромное количество музыки и всего
остального, поэтому я с ними, в общем-то... Но сказать, что я чувствую с ними
постоянную связь... Мою душу греет, что нашу музыку слушают.

Клейн: Мне это интересно, потому что... это мой личный
вопрос, я, просто, вот, помню, что... Ну, к примеру, в 82-м году у меня была
виниловая пластинка и там, например, я не точно процитирую: "Десять стрел
из одного дождя". Неважно, да? У меня маленькие дети, и я сделал детскую
мебель, я поставил ту пластинку, прям в этой вот детской, маленькая комнатка,
сам своими руками что-то сделал, и вот я слушаю, я радуюсь, у меня внутри
что-то происходит, я один внутри и снаружи танцую... И мир так странно устроен,
что, наверно, так воспринимаю не только я, а много людей. Этот факт на тебя -
то, что я плясал в этой комнате - на тебе как-то отражается?

БГ: Он греет душу. Я ж говорю, мы с этого начали. Когда
кто-то слушает мои песни - это не песни, это я и есть. Причем, я - в более
чистом, дистиллированном виде, чем тот я, который сейчас сидит и разговаривает.
Во мне много лишнего сейчас... - например, тело.

Клейн: Тело - лишнее?

БГ: Это не существенно. Без него я не смог бы делать дальше
что-то. Но для тех, кто слушает музыку, которую мы уже сделали, - мое тело не
является чем-то существенным. Я уже весь там. Весь. Поэтому я, как человек,
обладающий телом и всем остальным, на этой связи, грубо говоря, не циклюсь. Вот
я понимаю, что вот я - здесь, а вот я - там, который является достоянием всех.
...Не достоянием, а который - доступен. И это одно и то же существо. Это я
понимаю прекрасно. Но для того, чтобы мое сознание не перекипело через крышку,
я предпочитаю то, что сделано, оставлять сделанным и идти дальше, как если бы
мы сейчас писали первый альбом.

Клейн: "Чтобы мое сознание не перекипело через
крышку"... То есть, опять же, у художника должны быть очень чувствительные
сенсоры. И мир по ним стучится с усиленной громкостью. Получается, что он
должен быть очень чист?

БГ: Желательно. Чем чище - тем больше воспринимаешь.

Клейн: Ну, иначе депрессия, иначе ...

БГ: Да. Чем меньше
себя обставляешь вещами, чем меньше связан с материальным миром, тем больше ты
воспринимаешь.

Клейн: Но человеческая цивилизация, как раз, развивается по
тому пути, что человек все больше и больше себя обставляет материальными
ценностями?

БГ: Его проблема - как он к этому относится. Джери Гарсия
говорил, что пока мы воспринимаем технологию как игрушку - все в порядке, она
выражает то, что мы хотим. Но как только мы начинаем идти на поводу у
технологии - нам крышка.

Клейн: Ведь этот образ жизни - "американский" - я
условно это называю, как символ - но, тем не менее, он же захватывает все
больше и больше территорий? И те люди - ну даже в Индии за последние несколько
лет - они продвинулись к тому, чтобы хотеть иметь вещи и символы жизненного
стандарта того, "американского", мира? Это же происходит и в России.